ссылки на публикации
три любимых* * *
Голые ветки орешника перед моим окном,
и земля уже схвачена первым снежком.
Шапку надвинь на брови, руки в карманах согрей,
если зима наступает, то хорошо бы скорей.
Пусть поскорее стемнеет и станет простор светлей,
пусть ветер и снег смешаются где-то среди полей.
Пусть фонарь по дороге перечеркнет метель,
пусть она ходит кругами, как праздничная карусель.
Звезды на низком небе зазубрены и легки.
Достань из карманов теплые, тяжелые кулаки.
Подкинь их вверх и подумай, что дожил ты до зимы,
и все, что вокруг темнеет, белеет, на память себе возьми.
И свет жилья человечий, и легкий узор под ним...
Когда все это минует, ты будешь совсем другим.
* * *
Чёрная метка
Кончается лето, кончается лето,
Вот-вот нас завалит густым листопадом,
В пустых небесах проступает примета,
Как чёрная метка, пришедшая на дом.
Ты будешь судим и позорно повешен,
На рее твоей же захваченной шхуны,
Но здесь на скамейке ни конным, ни пешим,
Тебя не найти под сиянием лунным.
Бульварная ночь напевает романсы,
Пахуча, как «Опиум» в тёмном флаконе,
И те, кто придут за тобою, опасны,
И служат, естественно, пятой колонне.
Кончается лето, срываются птицы,
Напрасно ты дал вековую подписку,
Сейчас бы добраться до старой границы
И жить помаленьку без страха и риска.
И, глядя оттуда, в жерло телескопа,
Увидеть, что жизнь расплатилась на совесть,
И если тебя приютила Европа,
То там всё погибло — и завязь, и повесть.
2003
* * *
Переходя Николаевский мост от площади к Румянцевскому скверу,
глядя на закат, на корабельные краны,
на лайнеры у гранитной стенки,
я понимаю, что выбрал судьбу не по карману,
словно булочку с маком на большой переменке.
Когда-то она была огромна, уходила за океаны,
поднимала якоря, разводила пары на полную мощность,
а кончилось тем, что я за стойкой перемываю стаканы,
подаю коктейли и прочую сочность.
А я уже было сложил чемоданы,
выправил билет и отметил визу,
но не по зубам оказались мне заморские страны,
столь притягательные сверху и недоступные снизу.
Я был кочегаром, возил контрабанду,
прятал наркотики между переборок,
и однажды подвел я свою команду,
и меня уволили. Теперь мне за сорок.
И вот я на набережной в баре Морского клуба
торгую на фунты и марки, и доллары и песеты,
отвечаю по-английски, случается, что и грубо,
словно капитан, вернувшийся с того света.
А на самом деле меня тошнит от валюты,
от пустых стаканов, от виски "Белая лошадь",
и вся моя радость, что каждые две минуты
я могу обернуться на Исаакиевскую площадь.
Там, среди поля зеленеющего разнотравья,
серый всадник на сером коне давит серую змейку,
да великий собор на колонной оправе
приглашает уставших присесть на скамейку.
В десять кончается моя работа,
приходят приятели выпить пива,
и хотя за пазухой посасывает что-то,
я догадываюсь, что все сложилось счастливо.
Приятели выпивают по второй и по третьей,
валютчик меняет стодолларовые купюры,
основатель клуба на гравированном портрете
что-то соображает о падении конъюнктуры.
А когда смеркается и зеленеет над Петроградской,
я иду на кораблик, приставший у зоопарка,
и обои в кабинетике иностранной окраски
напоминают все то, чего мне не жалко.
Мне не жалко Флоренции с ее Уффици,
мне не жалко Венеции с ее каналом,
точно так же здесь можно закусить и напиться,
и подумать о лучшем - о самом малом.
Как вернусь я к себе на Подьяческую, поставлю чайник,
вытащу из холодильника "Куин Мэри",
сам себе хозяин, мудрец, начальник,
сам себе адмирал, по крайней мере.
А белая ночь залетает в грязные окна,
кто-то ночью звонит и бросает трубку,
то ли он сигнал подает условный,
то ли просто так, несерьезно, в шутку.
Так и жизнь пройдет, и в осенний вечер
запестрят на Неве нефтяные пятна.
Вот и все - похвалиться мне будет нечем,
что понятно, но, в общем - невероятно.
Если доллар меняется на пять франков, если
шекель всего полдоллара стоит,
что гоняться за миллионом, сказать по чести,
может быть, и вообще не стоит.
Надо просто стоять у своей палатки,
и обсчитывать пьяных на две-три монеты,
и глядеть, как у императора на полянке
фонари освещают остатки лета.
Скоро ночь, и мосты разведут над Невою,
и пройдут буксиры, склонивши трубы,
и тогда я сам от себя не скрою,
почему мои мелочи так мне любы.
И так будет устроено ясно и вечно:
нефть, оружие, алкоголь, подарки,
и за все расчетливо и беспечно,
кто-то сдачу отсчитывает без помарки.
И пускай от полюса до Гольфстрима
все курсируют сухогрузы, танкеры, яхты,
я стою - а они проплывают мимо,
только склянки бьют на полночной вахте.
2004