Ненадолго отлучился от церкви. Скоро буду.
история любвиИгорь СЮНДЮКОВ, «День»
Январь 1901 года. Минск. Тускло освещенная небольшая бедная комната в доме госпожи Нарейко, на углу Михайловской и Широкой улицы. В кровати — молодой 30-летний человек с красивыми черными глазами и с истощенным неизлечимой болезнью — туберкулезом — лицом; на груди — крест. Около кровати — Евангелие; убежденный социал-демократ, он, чувствуя неумолимое приближение смерти, в последние месяцы жизни стал христианином. Сергею Мержинскому (так звали больного) жить оставалось меньше двух месяцев...
У кровати — молодая женщина. Измученная бессонными ночами, абсолютно забывая о себе, о своем уже заметно подорванном здоровье (также туберкулез, но костей; эта самоотверженная забота о больном любимом приведет к резкому обострению этой болезни, которая через 12 лет оборвет и ее жизнь), она, тем не менее, чувствует: внутренние силы не слабеют, а, наоборот, крепнут. Прекрасные глаза пылают духовным огнем колоссальной силы, который никогда не встретишь у обыкновенного человека, огнем, источник которого — умение сострадать, чувствовать чужую боль, как собственную и, в то же время — несгибаемая воля. Женщина уже известна в Надднепрянской и Галицкой Украине как на редкость талантливый поэт, автор двух прекрасных сборников: «На крилах пісень» (1893) и «Думи і мрії» (1899). Но самые гениальные произведения в ее творчестве те, которые поставят ее в ряд величайших поэтов мира (в первую очередь речь идет о драматических поэмах 1901 — 1913 годов) — еще впереди. Женщине 30 лет. Зовут ее Лариса Петровна Косач, а творит она под псевдонимом Леся Украинка, известным со школы каждому из нас.
Но вряд ли ученикам рассказывают об этой трагической, беспредельно печальной, но в то же время духовно высокой истории любви. Истории в то же время дружбы единомышленников и чувства, далекого от полной взаимности. Это были во многом разные люди. Гениальная женщина, чьи произведения не были должным образом оценены современниками и не прочитанные полной мере, несмотря на внешний пиетет, и сейчас, через 100 лет, и интеллигентный, преисполненный благородных порывов сын армейского офицера. Искренней и типичной для левой дворянской молодежи тех лет была его вера в то, что смысл жизни благородного человека — это борьба за освобождение трудящихся.
Сергей Мержинский — довольно известный деятель социал-демократического движения; в частности, на него была возложена миссия по поддержанию связей между подпольщиками Минска и Киева. Основываясь на этом факте, советские литературоведы, вообще-то освещая отношения Мержинского и Леси довольно сдержанно и лаконично, акцентировали внимание на том, что это был почти исключительно боевой союз товарищей по общей борьбе. Когда сейчас мы, читатели XXI века, беремся судить об истории этой дружбы-любви, то следует, очевидно, помнить о двух вещах.
Первое. Мержинсьий, безусловно, не был выдающимся человеком; но ведь был абсолютно прав Михаил Пришвин, когда писал: «Часто ли мы видим, что мужчина — так себе, а женщина — чудесная. Это возможно, значит, что мы не замечаем скрытых достоинств этого человек, которые оценила эта женщина». И второе. Судить о внутреннем, а тем паче — интимном мире выдающегося человека следует предельно осторожно — иначе есть опасность превратиться в циничных мещан. Отдадим себе отчет только в одном: эта женщина прекрасно понимала, что означает для нее (именно как для женщины) медленно прогрессирующая болезнь. Но она, «скептичная умом, фанатичная чувством» (самооценка в одном из писем), была наделена почти сверхчеловеческой силой воли (принцип: «Если не имеешь права умереть — нужно иметь силы для работы») и только в стихотворениях раскрывала душу:
Хотіла б я вийти в чистеє поле,
Припасти лицем до сирої землі,
І так заридати, щоб зорі почули,
Щоб люди вжахнулись на сльози мої»
К сожалению, нам наиболее известен именно последний, трагический аккорд их любви. Достоверно известно, что познакомились они весной 1897 года в Крыму; потом не раз встречались в Киеве, Зеленом Гае (семейное гнездо Косачей), переписывались. В декабре 1900 года Леся, которая еще весной дважды навещала своего друга в Минске, узнает, что жить ему осталось считанные недели. К тому же Мержинский совсем одинок... И она, отлично зная, что такое боль и страдания (ибо сама перенесла несколько тяжелых операций на костях и суставах рук и ног), не колебалась ни секунды: немедленно быть с ним.
Неужели мог остановить Ларису Петровну характер Мержинского, ставший под влиянием болезни достаточно тяжелым? А бытовые трудности? Все покинули его — с тем большей самоотверженностью она будет за ним ухаживать! Когда узнаешь о последних месяцах этой любви, то многое просто поражает. Зная, что Сергей до сих пор любит другую женщину, она возле кровати больного пишет от его имени письма к «сопернице». Находит в себе силы сказать в письме к матери: «Не буду, конечно, говорить тебе, что будто бы мне теперь легко жить — это было бы неправдой, но лишь напомню тебе, что я очень стойкая, значит, ты можешь быть уверена, что мне никакая опасность не угрожает. Временами даже злость на себя чувствую, что слишком уж стойкая». И пишет прекрасные стихи:
Все, все покинуть, до тебе полинуть, —
Мій ти єдиний, мій зламаний квіте!
Все, все покинуть, з тобою загинуть,
То було б щастя, мій згублений світе!
Более того, у Леси хватило сил на феноменальный творческий взлет: не отходя от умирающего, она за одну ночь с 18 на 19 января 1901 года, создает «Одержиму», первую из цикла своих гениальных драматических поэм. Вот строка из письма этих дней: «Сознаюсь, что я писала в такую ночь, после которой долго буду жить, если уж тогда осталась в живых. И писала, даже не исчерпав скорби, а в самом ее апогее. Если бы меня кто-то спросил, как я из всего этого вышла живой, я бы могла ответить: «Я из этого создала драму...» Вспомним только один аспект из необъятной проблематики этого Лесиного шедевра: стоит ли вот такое человечество, каковым оно есть, жертвы Христа-мессии? И еще — разве достойны называться Человеком те, кто только недавно орал «Распни его!», а теперь безмерно радуются, ибо Он воскрес...
Сергей Мержинский последние две недели жизни уже ни с кем не разговаривал. 3 марта 1901 года он умер на руках у Леси. Эта феноменальная женщина не только не сломалась — она переплавила свое безграничное Горе в огне творческой фантазии, которая помогла ей создать в будущем главные свои шедевры — несмотря на страшную болезнь. Гениальное величие духа дало ей право написать: «Я в серці маю те, що не вмирає...». Довольно странно после этого слушать жалобы наших современников на отсутствие нетленных идеалов в жизни современной Украины. Как будто и не было Леси...
№186, субота, 13 жовтня 2001
стихи памяти СергеяКоролівна
– Королівно, ясна панно,
ви себе навік згубили!
Що з'єднало вас зо мною,
вбогим лицарем без спадку?
– Мій лицарю, любий пане,
се мені гірка образа, –
я ж не звикла продавати
свого серця за червінці!
– Королівно, ясна панно,
стану вашому належить
багряниця і корона,
а не ся буденна одіж.
– Мій лицарю, любий пане,
та невже я вам миліша
в багряниці та короні,
ніж у простих темних шатах?
– Королівно, ясна панно,
я зовсім безславний лицар,
бо від зрадницької зброї
умираю вдома, в ліжку.
– Мій лицарю, любий пане,
хай впаде за зраду сором,
слави ж маєте доволі:
ви обранець королівни.
– Королівно, ясна панно,
чує серце, що загину, –
хто ж вас буде боронити
від неслави, поговору?
– Мій лицарю, любий пане,
не боюсь я поговору, –
все чиню по власній волі,
бо на те я королівна.
– Королівно, ясна панно,
тяжко буде вам дивитись,
як мене ховати будуть
простим звичаєм, непишно.
– Ой лицарю, любий пане!
Не вражайте мого серця!
Що мені по всіх пишнотах,
якби мала вас ховати?
– Королівно, ясна панно,
заклинаю вас коханням,
майте гідність і в жалобі,
як належить королівні.
– Мій лицарю, любий пане,
нащо сі страшні закляття?
Се ж найгірше в світі лихо –
непрозора, горда туга…
* * *
У сільській убогій церкві
грають Requiem органи,
хор голосить Miserere,
люд зітхає De profundis.
В домовині труп лицарський,
біля нього королівна
стала тихо та поважно,
мов до шлюбу наречена.
Не тремтить серпанок чорний,
що вкрива її обличчя,
і горить спокійним світлом
у руці воскова свічка.
По кутках дівчата плачуть,
а в юрбі йдуть поговори:
"Он ота його кохала…"
"Он ота вінка втеряла…"
"Он ота босоніж бігла
і ловила за стремена…"
"Хто ж ота, що стала поруч
коло гробу?" – "Королівна".
* * *
У палаті королівській
темний смуток і тривога
серед челяді двірської, –
щось король сьогодні гнівний:
очі мечуть стріли гострі,
гучно брязкають остроги,
руки стиснулися міцно
на хресті злотистім шпаги.
На порозі паж маленький
став наляканий, несмілий
і промовив ледве чутно:
"Ясна панна там чекає…"
Твердим голосом відмовив
гнівний владар: "Що ж, хай прийде,
хай почує привселюдно
від отця свого прокляття".
Ще не встиг король скінчити
слів безжалісних, недобрих,
як в юрмі загомоніло:
"Гей, дорогу королівні!"
Поміж лицарів блискучих,
поміж дам препишно вбраних
королівна йде поволі
у буденних чорних шатах,
без серпанку й покривала,
з непокритою косою;
не спуска очей журливих,
не схиля блідого чола.
Затаїло дух лицарство,
пишні дами всі поблідли,
ждуть, мов грому серед бурі,
королівського прокляття.
Але що се? тихо й смутно
забринів старечий голос:
"Ти прийшла, кохана доню?
Сядь, спочинь, моя дитино…"
Ледве вчула королівна
ту лагідну, тиху мову,
затремтіла вся і впала,
мов росиночка, додолу.
Мов росинка, що холодна
та бліда трималась довго,
цілу ніч на верховітті,
поки сонце не пригріло…
У палати королівські
загостили жаль і туга, –
се були найвищі гості,
та прийшли без етикети.
20.06.1901, Кімполунг
отсюда
Январь 1901 года. Минск. Тускло освещенная небольшая бедная комната в доме госпожи Нарейко, на углу Михайловской и Широкой улицы. В кровати — молодой 30-летний человек с красивыми черными глазами и с истощенным неизлечимой болезнью — туберкулезом — лицом; на груди — крест. Около кровати — Евангелие; убежденный социал-демократ, он, чувствуя неумолимое приближение смерти, в последние месяцы жизни стал христианином. Сергею Мержинскому (так звали больного) жить оставалось меньше двух месяцев...
У кровати — молодая женщина. Измученная бессонными ночами, абсолютно забывая о себе, о своем уже заметно подорванном здоровье (также туберкулез, но костей; эта самоотверженная забота о больном любимом приведет к резкому обострению этой болезни, которая через 12 лет оборвет и ее жизнь), она, тем не менее, чувствует: внутренние силы не слабеют, а, наоборот, крепнут. Прекрасные глаза пылают духовным огнем колоссальной силы, который никогда не встретишь у обыкновенного человека, огнем, источник которого — умение сострадать, чувствовать чужую боль, как собственную и, в то же время — несгибаемая воля. Женщина уже известна в Надднепрянской и Галицкой Украине как на редкость талантливый поэт, автор двух прекрасных сборников: «На крилах пісень» (1893) и «Думи і мрії» (1899). Но самые гениальные произведения в ее творчестве те, которые поставят ее в ряд величайших поэтов мира (в первую очередь речь идет о драматических поэмах 1901 — 1913 годов) — еще впереди. Женщине 30 лет. Зовут ее Лариса Петровна Косач, а творит она под псевдонимом Леся Украинка, известным со школы каждому из нас.
Но вряд ли ученикам рассказывают об этой трагической, беспредельно печальной, но в то же время духовно высокой истории любви. Истории в то же время дружбы единомышленников и чувства, далекого от полной взаимности. Это были во многом разные люди. Гениальная женщина, чьи произведения не были должным образом оценены современниками и не прочитанные полной мере, несмотря на внешний пиетет, и сейчас, через 100 лет, и интеллигентный, преисполненный благородных порывов сын армейского офицера. Искренней и типичной для левой дворянской молодежи тех лет была его вера в то, что смысл жизни благородного человека — это борьба за освобождение трудящихся.
Сергей Мержинский — довольно известный деятель социал-демократического движения; в частности, на него была возложена миссия по поддержанию связей между подпольщиками Минска и Киева. Основываясь на этом факте, советские литературоведы, вообще-то освещая отношения Мержинского и Леси довольно сдержанно и лаконично, акцентировали внимание на том, что это был почти исключительно боевой союз товарищей по общей борьбе. Когда сейчас мы, читатели XXI века, беремся судить об истории этой дружбы-любви, то следует, очевидно, помнить о двух вещах.
Первое. Мержинсьий, безусловно, не был выдающимся человеком; но ведь был абсолютно прав Михаил Пришвин, когда писал: «Часто ли мы видим, что мужчина — так себе, а женщина — чудесная. Это возможно, значит, что мы не замечаем скрытых достоинств этого человек, которые оценила эта женщина». И второе. Судить о внутреннем, а тем паче — интимном мире выдающегося человека следует предельно осторожно — иначе есть опасность превратиться в циничных мещан. Отдадим себе отчет только в одном: эта женщина прекрасно понимала, что означает для нее (именно как для женщины) медленно прогрессирующая болезнь. Но она, «скептичная умом, фанатичная чувством» (самооценка в одном из писем), была наделена почти сверхчеловеческой силой воли (принцип: «Если не имеешь права умереть — нужно иметь силы для работы») и только в стихотворениях раскрывала душу:
Хотіла б я вийти в чистеє поле,
Припасти лицем до сирої землі,
І так заридати, щоб зорі почули,
Щоб люди вжахнулись на сльози мої»
К сожалению, нам наиболее известен именно последний, трагический аккорд их любви. Достоверно известно, что познакомились они весной 1897 года в Крыму; потом не раз встречались в Киеве, Зеленом Гае (семейное гнездо Косачей), переписывались. В декабре 1900 года Леся, которая еще весной дважды навещала своего друга в Минске, узнает, что жить ему осталось считанные недели. К тому же Мержинский совсем одинок... И она, отлично зная, что такое боль и страдания (ибо сама перенесла несколько тяжелых операций на костях и суставах рук и ног), не колебалась ни секунды: немедленно быть с ним.
Неужели мог остановить Ларису Петровну характер Мержинского, ставший под влиянием болезни достаточно тяжелым? А бытовые трудности? Все покинули его — с тем большей самоотверженностью она будет за ним ухаживать! Когда узнаешь о последних месяцах этой любви, то многое просто поражает. Зная, что Сергей до сих пор любит другую женщину, она возле кровати больного пишет от его имени письма к «сопернице». Находит в себе силы сказать в письме к матери: «Не буду, конечно, говорить тебе, что будто бы мне теперь легко жить — это было бы неправдой, но лишь напомню тебе, что я очень стойкая, значит, ты можешь быть уверена, что мне никакая опасность не угрожает. Временами даже злость на себя чувствую, что слишком уж стойкая». И пишет прекрасные стихи:
Все, все покинуть, до тебе полинуть, —
Мій ти єдиний, мій зламаний квіте!
Все, все покинуть, з тобою загинуть,
То було б щастя, мій згублений світе!
Более того, у Леси хватило сил на феноменальный творческий взлет: не отходя от умирающего, она за одну ночь с 18 на 19 января 1901 года, создает «Одержиму», первую из цикла своих гениальных драматических поэм. Вот строка из письма этих дней: «Сознаюсь, что я писала в такую ночь, после которой долго буду жить, если уж тогда осталась в живых. И писала, даже не исчерпав скорби, а в самом ее апогее. Если бы меня кто-то спросил, как я из всего этого вышла живой, я бы могла ответить: «Я из этого создала драму...» Вспомним только один аспект из необъятной проблематики этого Лесиного шедевра: стоит ли вот такое человечество, каковым оно есть, жертвы Христа-мессии? И еще — разве достойны называться Человеком те, кто только недавно орал «Распни его!», а теперь безмерно радуются, ибо Он воскрес...
Сергей Мержинский последние две недели жизни уже ни с кем не разговаривал. 3 марта 1901 года он умер на руках у Леси. Эта феноменальная женщина не только не сломалась — она переплавила свое безграничное Горе в огне творческой фантазии, которая помогла ей создать в будущем главные свои шедевры — несмотря на страшную болезнь. Гениальное величие духа дало ей право написать: «Я в серці маю те, що не вмирає...». Довольно странно после этого слушать жалобы наших современников на отсутствие нетленных идеалов в жизни современной Украины. Как будто и не было Леси...
№186, субота, 13 жовтня 2001
стихи памяти СергеяКоролівна
– Королівно, ясна панно,
ви себе навік згубили!
Що з'єднало вас зо мною,
вбогим лицарем без спадку?
– Мій лицарю, любий пане,
се мені гірка образа, –
я ж не звикла продавати
свого серця за червінці!
– Королівно, ясна панно,
стану вашому належить
багряниця і корона,
а не ся буденна одіж.
– Мій лицарю, любий пане,
та невже я вам миліша
в багряниці та короні,
ніж у простих темних шатах?
– Королівно, ясна панно,
я зовсім безславний лицар,
бо від зрадницької зброї
умираю вдома, в ліжку.
– Мій лицарю, любий пане,
хай впаде за зраду сором,
слави ж маєте доволі:
ви обранець королівни.
– Королівно, ясна панно,
чує серце, що загину, –
хто ж вас буде боронити
від неслави, поговору?
– Мій лицарю, любий пане,
не боюсь я поговору, –
все чиню по власній волі,
бо на те я королівна.
– Королівно, ясна панно,
тяжко буде вам дивитись,
як мене ховати будуть
простим звичаєм, непишно.
– Ой лицарю, любий пане!
Не вражайте мого серця!
Що мені по всіх пишнотах,
якби мала вас ховати?
– Королівно, ясна панно,
заклинаю вас коханням,
майте гідність і в жалобі,
як належить королівні.
– Мій лицарю, любий пане,
нащо сі страшні закляття?
Се ж найгірше в світі лихо –
непрозора, горда туга…
* * *
У сільській убогій церкві
грають Requiem органи,
хор голосить Miserere,
люд зітхає De profundis.
В домовині труп лицарський,
біля нього королівна
стала тихо та поважно,
мов до шлюбу наречена.
Не тремтить серпанок чорний,
що вкрива її обличчя,
і горить спокійним світлом
у руці воскова свічка.
По кутках дівчата плачуть,
а в юрбі йдуть поговори:
"Он ота його кохала…"
"Он ота вінка втеряла…"
"Он ота босоніж бігла
і ловила за стремена…"
"Хто ж ота, що стала поруч
коло гробу?" – "Королівна".
* * *
У палаті королівській
темний смуток і тривога
серед челяді двірської, –
щось король сьогодні гнівний:
очі мечуть стріли гострі,
гучно брязкають остроги,
руки стиснулися міцно
на хресті злотистім шпаги.
На порозі паж маленький
став наляканий, несмілий
і промовив ледве чутно:
"Ясна панна там чекає…"
Твердим голосом відмовив
гнівний владар: "Що ж, хай прийде,
хай почує привселюдно
від отця свого прокляття".
Ще не встиг король скінчити
слів безжалісних, недобрих,
як в юрмі загомоніло:
"Гей, дорогу королівні!"
Поміж лицарів блискучих,
поміж дам препишно вбраних
королівна йде поволі
у буденних чорних шатах,
без серпанку й покривала,
з непокритою косою;
не спуска очей журливих,
не схиля блідого чола.
Затаїло дух лицарство,
пишні дами всі поблідли,
ждуть, мов грому серед бурі,
королівського прокляття.
Але що се? тихо й смутно
забринів старечий голос:
"Ти прийшла, кохана доню?
Сядь, спочинь, моя дитино…"
Ледве вчула королівна
ту лагідну, тиху мову,
затремтіла вся і впала,
мов росиночка, додолу.
Мов росинка, що холодна
та бліда трималась довго,
цілу ніч на верховітті,
поки сонце не пригріло…
У палати королівські
загостили жаль і туга, –
се були найвищі гості,
та прийшли без етикети.
20.06.1901, Кімполунг
отсюда
-
-
29.11.2007 в 21:05Спасибо.
-
-
30.11.2007 в 11:26не за что) я еще в школе над этими стихами плакала.